В истории европейской литературы Сервантес представляется мне титаном «переходного периода». Это уже не средневековый мастер бурлеска Рабле, но еще и не отчетливый сатирик Свифт и не просветитель Вольтер. Стиль Сервантеса в его главном произведении неподражаемо (просто неподражаемо!) ироничен, но не язвителен, философичен, но далек от нравоучения. Различные вставные новеллы, вроде «Истории о безрассудно любопытном», напоминают истории «Декамерона». Но в этих рассказах, хоть и отмеченных печатью велеречивости и многословия, и более литературных чем реалистичных, чаще доминирует не авантюрно-плутовское начало, а общечеловеческое содержание, понятное всем и во все эпохи.
Комичен ли образ Дон Кихота? Безусловно, в романе немало по-настоящему смешных эпизодов, особенно это касается первого тома (например, сцена, где Дон Кихот и Санчо одновременно испытывают на себе действие «чудесного» эликсира). Но, как всегда бывает в настоящем искусстве, комичность и трагичность Дон Кихота идут рука об руку. По ходу рассказа становится понятным, что это образ-зеркало, связующее звено повествования, помогающее создать эпическую картину жизни в Испании того времени. Ведь Дон Кихот вместе с Санчо Пансой всегда находятся, как говорится, в гуще событий; они естественным образом встречаются с людьми самых разных сословий и рода занятий, попадают и в гористую пустыню и во дворцы вельмож. Дон Кихота постигло «самое странное безумие» — он посвятил свою жизнь принципам, не могущим, как будто, существовать в мире без того, чтобы ежечасно не подвергаться осмеянию и издевательствам, вроде тех, что устраивают над ним и Санчо герцог и герцогиня — «дьявольская чета», по выражению В. Набокова. Но разве мало «нормальных» людей, особенно в современную эпоху массового клипового сознания, поклоняющихся столь же химерическим (но далеко не всегда столь же безобидным) фетишам, как и «странствующее рыцарство», и притом ни в малейшей степени не обладающих добротой и бескорыстием Дон Кихота? Хотя, конечно, и безобидным Дон Кихота считать нельзя. Но сквозь безумие Дон Кихота проступает его человеческая суть, которая ставит его выше всех своих врагов, настоящих и мнимых. Сервантесу удается говорить о высокой и низкой сторонах жизни без пафоса, но с истинно человеческим достоинством. Дон Кихот есть возмущение, символ вечного вызова существующему миропорядку. Недаром некий человек в Барселоне говорит Дон Кихоту, что тот, мол, не только сам безумец, но и делает безумцами всех, кто вступает с ним в общение. Не менее значим, безусловно, и образ верного оруженосца Санчо, «человека из народа». Чего стоят одни только его бесконечные пословицы! Рыцарь и оруженосец дополняют друг друга лучше чем Холмс и доктор Ватсон, но то литература уже другого плана и другого уровня. В критике существует точка зрения, согласно которой Дон Кихот и Санчо представляют собой единого героя романа, настолько их личности отражают и пародируют друг друга.
«Дон Кихот», конечно, не унылый «бытовой» роман, но в высшей степени реалистический, настоящая, яркая, осязаемая жизнь запечатлена на его страницах. «Авантюрные эпизоды сменяются бытовыми. Густой, сочный и пряный быт является основным фоном всех событий романа.» (П.И. Новицкий, один из переводчиков Сервантеса 20-х годов XX в.) Тем не менее, автор не чужд иногда и гротеска. Например, когда персонажи в начале второго тома обсуждают выход первой части романа, а далее и вторую часть приключений Дон Кихота. Правда, в последнем случае речь идет уже о «подложном Дон Кихоте». Первые же главы романа в силу своего необычного сюжета могут вообще восприниматься как фантастические, особенно в юном возрасте (вспоминаю свои детские впечатления). В. Набоков в «Лекциях о Дон Кихоте» замечает: «Обратите внимание, мельницы в описании Сервантеса кажутся нам совершенно живыми». Я бы добавил, что столь же живыми кажутся фигурки кукольного театра, которые Дон Кихот изрубил мечом во втором томе. Но подлинная фантастика заключается в том, что на постоялом дворе (I-й том) как бы случайно оказываются одновременно участники многих занимательных историй, которые, естественно, имеют счастливую развязку. По сути, это управление случайностями со стороны автора (а ведь он сам тоже упоминается среди героев своего романа!), или «эквифинальная магия», по выражению К. Фрумкина.
В целом, второй том романа менее романтичен и более жесток, чем первый. Здесь гораздо более находим мы едкой сатиры и внимания автора к явлениям современной ему общественной (религиозной) жизни. Трудно, на мой взгляд, в полной мере оценить это произведение, эту «великую историю», трудно, что называется, воздать ей должное в нескольких словах. Философские глубины, очарование искусства, заключенные в ней, открываются бесконечно при каждом новом прочтении. Впечатления от романа копятся постепенно и незаметно и затем вдруг как бы обрушиваются на читателя в печальном финале, потому что судьба Дон Кихота не может оставить нас равнодушными. История, которая, как казалось, не должна иметь конца, заканчивается. Бывают книги очень популярные и читаемые, иным присуждают престижные литературные премии. Но едва ли возможно предсказать, сколько лет читательского внимания суждено тому или иному «шедевру». Е. Дрозд в своей статье «Волны в океане фантастики» заметил, что нет ничего более мертвого, чем прошлогодний бестселлер. Я думаю, что «Дон Кихота» следует читать и перечитывать, слушать аудиокниги и радиопостановки (по поводу аудиокниг замечу, что исполнение Владимира Шевякова — М.: МедиаКнига, 2010 г., и соответствующий перевод М. Ватсон превосходны. Хотя переводы — отдельный вопрос.), смотреть экранизации. В пользу такой рекомендации свидетельствует то, что живое слово этой книги, проистекающее из истинного единения творца и творения, звучит на разных языках уже четыре столетия: «Для меня одного родился Дон Кихот, а я родился для него; ему суждено было действовать, мне — описывать; мы с ним составляем чрезвычайно дружную пару — назло и на зависть тому лживому тордесильясскому писаке, который отважился (а может статься, отважится и в дальнейшем) грубым своим и плохо заостренным страусовым пером описать подвиги доблестного моего рыцаря, ибо этот труд ему не по плечу и не его окоченевшего ума это дело…»
